Счастье – состояние эфемерное. Его не то что измерить, описать невозможно. Но в Объединенных Арабских Эмиратах в этом вопросе свой, чётко материальный критерий оценки. Главное, насколько человек, посетивший государственное учреждение, удовлетворён. Если улыбается проситель после встречи – замечательно. Нет, вопрос к принимающему: «Всё ли ты сделал, чтобы твой гость был доволен?» Даже своё министерство по делам счастья и благополучия создали с министром, помощниками и всё видящим, вездесущим оком видеокамер.
В вечереющем, дышащем тёплым парным молоком воздухе над Пальма Джумейра, расцветают гвоздики. Странное и очень неловкое ощущение, что на небосводе цветочные клумбы расти не могут, усиливается ещё и тем, что совершенным фоном для мгновенного раскрывающихся бутонов служит глубокое черничное небо над Персидским заливом, точно такое же, каким оно и было много месяцев, лет… веков, до этой «дубайфантастики».
От неожиданности я останавливаю машину на обочине ветвистой набережной дерева-острова и слышу за спиной восторженный шёпот моих принцесс:
– Папа, папа, смотри! Вместо звёзд море.
Да, действительно, над головой плещутся, набегая друг на друга, волны, раскатывая на водной глади в полнеба мерцающую афишу New Year's Festival "Night of Fairy Tales".
Присаживайтесь поудобнее, господа, представление начинается. Там, внутри небесной вселенной, пульсирует, приближаясь к лицам зрителей, лёгкое, ласкающее щёки, восточное дуновение. Вместе с Ас-Саба и остывающими лучами на небосклоне проявляются песчаные барханы и скачущий по ним на чёрно-красном коне всадник с парящим над его головою шёлковым знаменем, на котором золотыми буквами вышито его имя «Имру’ аль-Кайс – бродячий царь».
Воткнув древко на вершине самого высокого бархана, князь племени кинда отпускает в полёт сокола. Огненным зигзагом расчертив пространство, птица взмывает вверх, и оттуда острым соколиным глазом мы видим, как внизу по пустыне идут караваны верблюдов, манят своей живительной влагой и зеленью оазисы. Вдруг в ночном небе открываются золотые ворота сказочного города Ирам, и сквозь них, переливаясь всеми красками радуги, над нашими головами отправляются в свои воздушные путешествия корабли. На их мачтах развиваются алые паруса – символ веры в то, что мечты обязательно сбудутся, но чтобы их путь был долгим и победоносным, нужно избавится от всех страхов и неверия, а также выбрать себе в помощники героя одной из своих любимых историй. Вслед за ветром, раздувающим паруса, из-за колонн города Убар, вышагивая по низко стелющимся облакам, появляются чудовища и их победители из сказок «Тысячи и одной ночи»: дух кувшина и ловкий рыбак, а за ними смелый Али-Баба и сорок разбойников, прекрасная дочь султана по имени Будур и везунчик Аладдин, искатель приключений Синбад-мореход и все те, кто встречался ему по ходу его шести путешествий. Но лишь раздаётся страшной силы крик огромной птицы Рух, как тут же все разом бросаются кто куда. А свирепая птица-слон спускается к зрителям и приносит в своих когтях маленькую добычу – милую обезьянку с розовой жемчужиной во рту из сна Синбада…
Как же красиво!..
Я в ужасе понимаю, что со мной рядом в окружении моей семьи сидит джинн из небоскрёба.
– Не бойся, я спрятал себя и остановил время так, что никто нас не увидит и не услышит.
– Откуда ты знаешь?
– Понимаешь, – глаза чудовища наливаются нежной, неведомо далёкой светящейся синью, – когда знаешь всё, ну… или почти всё, твои возможности огромны, а момент собственного существования наполняется бессмысленной бесконечностью. Все вокруг тебя перестают переживать, надеяться, ждать, а ты, словно лёгкая дымка, застилающая горизонт, становишься невидимым.
В груди что-то сжалось.
– Так что же делать?
На меня смотрят два огромных испепеляюще-жгучих и холодно-внимательных глаза. И тут один из них мне подмигивает.
– Как что? Найти того, чьё сердце в огне и кому действительно нужна помощь. Герхард, да ты вспомни, пожалуйста.
Шесть лет назад, в июле, город традиционно был наполнен жаром и влагой. Тело даже внутри помещения, под присмотром кондиционеров, панически желало прохлады и каким-то внутренним природным прибором улавливало зной, осаждающий здание снаружи. В это время мы всей семьёй ожидали рождения второй дочки, а жена никак не хотела осесть дома и готовиться к родам. Моя Анна всё так же летала между встречами и делами, попутно придумывая себе новые приключения, и уже начинала пугать своим прекрасным арбузоподобным вспученным пузом людей на переговорах.
– Мадам, вы точно уверены, что вам стоит сейчас ввязываться в это? – с обморочно-восхищёнными глазами лепечет индус, пытаясь согласовать с собственным эго желание получить для детей замечательного учителя по английскому и ужасы фантазии, где родовые схватки начинаются прямо во время урока.
В ответ раздаётся обезоруживающий смех:
– Что вы, не беспокойтесь. В нашей семье у всех женщин огромная энергия, и сидеть на одном месте в ожидании родов невозможно. Более того, это очень нравится моей малышке. Даже здесь, – Анна трепетно поглаживает рукою живот, – она лидер, ей необходимо постоянное движение.
Так посреди недели в последних числах перед августовским адом она сообщила мне, что на улице невообразимая духота, и нам стоит в ближайший выходной вечером выехать в пустыню.
– Это просто необходимо, ребёнок вот уже восьмой месяц в постоянном термострессе.
Надо так надо, и мы вместе с Кадером собираемся в бедуинский уикенд в Руб-эль-Хали.
Грациозно переливаясь золотом в коричневых оттенках кварца, последняя солнечная волна пробежалась по всем впадинам и бугоркам высоченной песчаной дюны и, словно виртуозный музыкальный пассаж, скрылась за её вершиной.
А внизу, в остывшем миллион лет назад кратере вулкана, на сером каменно-песочном покрывале, смену температурного режима ты чувствуешь особенно чётко с уходом последних лучей. Потому что здесь, в голой и сухой пустыне, перепад температуры после захода солнца происходит почти мгновенно.
Хотя в багажнике джипа лежит полная вязанка дров и несколько мешков древесного угля, друзья Кадера тащат для розжига местные кривые сучья.
– Топливо для костра должно быть рождено пустыней, тогда карак и кофе будут настоящими.
В мягких отблесках пламени и за неспешной готовкой напитков к нам в гости откуда-то сверху, из звездной темноты, спускается чудесное спокойствие. Костёр – первое на земле снотворное. Он успокаивает непримиримых и дарит греющимся на крохотное время состояние нирваны и лёгкого транса. Так что пуфики, на которых мы расселись вокруг огненного божества, постепенно наполняются небесами и превращаются в волшебные ковры-самолёты. Моя жена, поглаживая свой утихший на время живот, улыбается, а я вижу, как по её правой ноге вверх ползёт мерзкое порождение пустыни – жёлтый скорпион. Над его маленьким тельцем с хилыми клешнями возвышается тонкий хвост с пятью поперечными полосками и чёрным кремневым жалом на самой вершине.
– Абйад, абйад, – шепчут в темноте арабы, а Гияс, сидящий от Анны справа и готовящий на костре кофе, резко выбрасывает руку с зажатой в ней палочкой и сшибает скорпиона с её ноги. Арахнид летит метров на пять от нас, но, упав на каменистый песчаник, снова бросается назад в атаку.
– Аллах всемогущий, что за гадина такая!
В темноте раздается сиплое шипение, и мимо нас навстречу скорпиону проносится большеголовая ящерица. Своей мощной пастью она хватает его за хвост и начинает безудержно мотать головой влево и вправо, отчего тело членистоногого в считанные секунды рвётся в клочья, ударяясь о камни.
Мы даже не успеваем отойти от увиденного и посмотреть друг в другу в глаза, как в небе над нашими головами раздается хлопок, отдалённо напоминающий одиночный раскат грома, а сразу за ним слышится шум приближающегося к нам с огромной скоростью урагана. И лишь первый из сидящих у костра арабов успевает выкрикнуть слово: «Хабуб!», как тут же все разом бросаются к машинам.
Песчаная буря беснуется всю ночь и засыпает пару джипов песком по самую крышу. Лишь утром, когда ночное безумие завершается, мы освобождаем из песочного плена наших друзей.
